ГЛАВА 19: ГАРМОНЬ

Восемнадцатое мая. Двести девяносто четвёртый день с начала вымирания

Эта весна была, пожалуй, самой долгожданной и желанной за всю мою жизнь. Как ни крути, в деревне, среди бесконечного снега, в колючем морозе и с заунывно воющим за окнами ветром, зима переносится на порядок тоскливее. Ладно, хоть раньше телевизоры были у людей — какое-то развлечение, а тут — полный застой. Но всё-таки, если бы передо мной встал выбор между бесконечной зимой и тем, что случилось сегодня, я бы, наверное, выбрал зиму.

ДЕНЬ ДВЕСТИ ДЕВЯНОСТО ЧЕТВЁРТЫЙ

Настало время сеять. Утром, на ярмарке у центрального магазина, собралось много народа. Выставляли в основном семена, корни, рассаду, в общем — всё, что можно было бы закопать в землю и через пару-тройку месяцев получить плоды. Выменивали это либо на полезные в хозяйстве и быту вещи, либо — на те же семена. Дед за неделю до этого научил меня кое-как разбираться во всех этих земледельческих премудростях, так что мы с Ирой шли подготовленными.

Назад мы возвращались с двумя ящиками рассады помидоров и саженцем вишни, но уже без тележки всяческого хлама из дедовского сарая, который, к нашему обоюдному удивлению, оказался кому-то нужен. Дед с нами не пошёл, оставшись вскапывать грядки в огороде. Я предлагал ему поменяться ролями, но почему-то именно сегодня ему страсть, как захотелось поработать лопатой.

По дороге мы встретили Захара с Леной. Они направлялись в сторону ярмарки, несли с собой большую связку старых банных веников и спрашивали, чем там можно поживиться. Лену интересовали семена цветов, а Захара — самогон. Зимой разные жители деревни находили себе разные занятия для коротания времени и спасения от тоски. Кто-то играл в карты, кто-то проводил дни и вечера за бесконечными разговорами, кто-то тренировался физически и бесконечно закалял своё тело в бане, а кто-то предпочитал пить. В одиночку или в компании единомышленников — неважно. Да, это разрушало их здоровье, рассудок и садило печень. Но кому-то просто поиграть в карты или поговорить было недостаточно — нужен был градус настроения. Так, в хмеле и тумане, неслись для них серые зимние дни. Захар, правда, клятвенно обещал этим летом завязать и следующей зимой найти себе уже другое развлечение.

— Слушай, Кость, а помидоры же, вроде, в теплице выращивают? — говорила Ира.

— Ну да.

— А у нас она разве есть?

— Нет, нету пока. Сделаем.

— Хм. Ладно. А высаживать когда будем?

— Как «когда»? Когда теплицу построим.

— А не поздно будет?

— Ну, это уж как поработаем. К следующей весне, поди, управимся.

— Да ну тебя! — Ира шутливо толкнула меня плечом, отчего я чуть не выронил саженец.

— Где вишню посадим? — спросил я.

— Не знаю. Давай где-нибудь на виду. Там, в закутке, справа от ворот. А как вырастет — насадим ещё. К старости целый вишнёвый сад будет.

— Так уж прям к старости… Думаешь, до старости мы тут проживём?

— А как? Думаешь, нет?

— Да нет, не думаю. Я вообще, если честно, не загадываю как-то наперёд. Зима прошла, мы живые — и то хорошо. Сейчас вскопаем всё, засеем — тоже здорово. А дальше видно будет.

— А помнишь… ты говорил, что твой дед как-то про ребёнка спрашивал?

— Так?

— У тебя… сейчас те же соображения на этот счёт?

— В целом — да.

— М-м. Понятно.

— Нет, я, то есть, не против, но… Как-то страшит незнание того, куда мы этого ребёнка родим.

— В смысле «куда»?

— В какой свет, в какой мир. Где монстры едят людей? Где люди готовы перебить друг друга за банку консервов? Где скотина с автоматом может сотворить с тобою чёрт знает, что, приставив дуло ко лбу? Где люди по крышам прыгают, лишь бы оставаться в безопасности?

— Но у нас-то всё не так. Никто никого не ест и не стреляет. Ты когда в последний раз монстра видел?

— В городе ещё, на дороге.

— А когда у нас тут кто-то в кого-то стрелял?

— Не было такого.

— Ну и вот.

— Всё равно я как-то неуверен.

— Да, это дело такое: всю жизнь можешь быть неуверен. Но ты не думай, я тебя тут ни к чему не пытаюсь склонить, не уговариваю. Как знаешь. Мне и самой, если честно, тоже страшновато: ни больниц, ни инструментов.

— Ничего: есть та женщина, из тридцатого дома. Врач. И медпункт есть, и даже препараты кое-какие остались. Но ты не думай, я тебя тут ни к чему не пытаюсь склонить, не уговариваю…

Мы посмеялись, зашли в наш двор и увидели в огороде тело, лежащее на земле. Это был дед. Я бросил рассаду и побежал к нему. Он уже не дышал. Я звал, хлопал его по щекам, кричал — ничего. Пульса не было. Неловко, нелепо и наугад я попытался сделать ему непрямой массаж сердца, в точности повторяя действия за героями фильмов, виденных когда-то давно. Но сердцебиение не возвращалось.

— Господи! Господи, блин! Может, позвать кого-то?

— Кого?! А! Точно! Беги за той тёткой! За врачихой!

Ира кивнула и бросилась на улицу. Вернулась она лишь через десять минут, когда уже и без слов женщины из тридцатого дома всё было понятно.

— Я уже ничего не сделаю, — говорила она, — Простите.

— Ладно. Ладно, — кивал я.

Мы положили его рядом с бабушкой. На похороны собралась вся деревня: многие здесь были знакомы с дедом ещё с юных лет. Кто-то говорил много добрых слов, а кто-то просто тихонько плакал.

Поминки прошли вечером, у нас во дворе. Когда стало темнеть, люди начали расходиться, напоследок оставляя тёплые пожелания держаться, не вешать нос и помнить, что жизнь продолжается. Я молчал и всё кивал, кивал и кивал.

Сегодня Ира со мной больше не разговаривала: я сам её попросил. Мне необходимо было побыть одному, переварить всё, собраться с мыслями и тихо погрустить. Когда на небе зажглись первые звёзды, я вышел в огород и докопал грядку, которую не успел закончить дед. Потом убрал лопату в сарай, достал из сеней его старую, пахнущую клеем, кожей и сухим деревом гармонь, сел на крыльце бани и стал играть песни, которым он научил меня этой зимой. Через час или два набежали тучи, и я вернулся в дом.

Тяжело. Я… даже не знаю, что ещё написать: тяжело, и всё. Но за тяжестью, всё-таки, есть что-то ещё. Какое-то смутное, маленькое, воздушное чувство, ощущение, что этот день сегодня закончится, и что дальше всё будет хорошо. В любом случае, он прожил долгую и хорошую жизнь и ушёл легко, быстро и без мук, что в нынешнем мире стало огромной роскошью. И слава богу.