Меня расстреляла пьяная солдатня в феврале 44-ого.

Пара алмазных пуль прошили мою грудь насквозь. Я упал. Один из солдат наклонился, чтобы добить меня штыком.

— Брось его, эта собака подохнет сама, — остановил его второй.

— Поганый фашист, чтобы тебе вечно гореть в Аду, — добавил третий.

Когда они ушли, тогда остались только я и звезды. Мою горячую кровь жадно впитывал сухой снег, превращая пространство подо мной в холодную кровавую кашу.

Я хотел что-то сказать, но уже не мог. Жизнь покидала меня. Я оставлял своего Фюрера. Оставлял, оставил, но произошло это гораздо раньше.

Я был офицером СС. Высокий, с темными волосами. С голубыми глазами, со взглядом, который обжигал холодом, сравнимым лишь с холодом полярной ночи на Титане.

Гордость и отсутствие страха — в этом был весь я.

Черная форма сидела мне безупречно, а первый стальной крест на моей груди сиял ярче солнца. Как каждый из нас, я знал, что умру за Фюрера. Это меньшее, что он может потребовать, это большее, что я смогу ему дать. Я был безупречным солдатом.

Но появилась ты и все испортила. Я ненавижу тебя. Я не люблю тебя, и никогда не полюблю. Истинный ариец живет только одной любовью — Любовью к своему Фюреру.

Я ненавижу тебя, я не могу без тебя.

Один поворот твоей безмозглой головы, один твой взгляд в мою сторону. Вот уже вселенная разлетается на куски. А вместо сердца у меня разрастается огромная черная дыра.

Осознание произошедшего и чувство вины, которую не искупить никогда, выжигают меня изнутри.

Жалким псом стою я рядом с тобой. Немым уродом заглядываю тебе в лицо.

— Как тебя зовут? — спрашиваешь ты.

Боли ста моих смертей не хватит, чтобы стереть из памяти истории клеймо моего позора.

Я хочу поднять руку и ударить тебя, но мое тело не слушает приказы моего мозга.

— Ты что, не умеешь говорить? — спрашиваешь ты у меня и берешь мою руку.

Я должен был схватить тебя за копну твоих бесстыдно вьющихся волос и ударить головой об ближайшую стену. Я должен был… А ты смотришь на меня снизу вверх, глазами полными звездных крапинок.

— Меня зовут Штерн, это значит… — Я знаю, что это значит, — прерываю тебя я.

И вот я уже наказан. Ты не любишь, когда тебя перебивают.

«Прости, прости, прости», — кричу про себя я. Ты уже нахмурилась и отпускаешь мою руку.

— Так как же зовут тебя?

Ты стала серьезной и равнодушной. Как кошка, игравшая с мертвой мышью и переставшая притворяться, что та — живая.

— Майкл.

— Святой Михаил твой покровитель?

— Да. Он покровитель всего нашего пятого легиона.

Мне уже нужно идти, но я не могу двинуться с места. Большим стальным орлам пора в небо и я пилот одного из них, должен в 17:00 прибыть к ангарам, чтобы в 17:03 вылететь боевым прикрытием двух тяжелых атомных бомбардировщиков. Бунтари на Венере сполна заплатят за свои сомнения в величии Фюрера.

— Ты можешь проводить меня? — спрашиваешь ты.

Я не опоздал. Мой орел первым из всей эскадры поднялся в небо. Мы выступили.

Бой был коротким, но кровопролитным. Мы приняли весь огонь на себя, и бомбардировщикам удалось добраться до цели. Снаряды со свистом разрывали разряженную атмосферу. На многие мили вокруг не останется ни одной живой души. Мы радовались — наш Фюрер отомщен.

Я не удивился, когда бортовой компьютер сообщил мне, что у орла пробиты оба бака с горючим. Я не удивился, когда он сообщил мне, что весь запас снарядов я израсходовал, отбивая атаки мятежников. Я направил своего орла прямо на вражеский истребитель. Радостная вспышка в небе сообщит моим боевым товарищам, все, что мы считаем лишним говорить. Я закрыл глаза и приготовился выполнить свое предназначение.

Но что это? Откуда здесь ты? Как ты посмела подменить слепящую радость близкой смерти, глухой тоской по уходящей жизни? Я не удивился, когда бортовой компьютер сообщил мне, что вражеский истребитель изменил курс. Мятежники предпочли позорное бегство. Я не понимаю: зачем? От их городов все равно уже ничего не осталось. Им некуда возвращаться. Бортовой компьютер сообщил мне, что потеря горючего приостановилась, мы дотянем до базы. Я не удивился. Я все понял.

В тот момент, когда я понял, что думаю о тебе. В последние мгновения перед смертью я думаю не о блистательном и всемогущем Фюрере, а о той, которая не имела права заговаривать со мной. О той, которая вынула мое несчастное сердце из моей груди, которую я сам услужливо распорол ножом на две части. Вынула мое сердце и положила его на книжную полку, где оно бьется забытое среди книг и ненужных подарков. В этот момент я стал предателем. Я — предатель. Моя смерть больше не нужна Фюреру. Я сам больше не нужен Фюреру.

Мой орел первым опустился на землю. Я знал, что меня ждет — трибунал и приговор, неподлежащий обжалованию. Мертвая пустота внутри меня заполнялась надеждой, что ты придешь на слушание, что ты еще не забыла меня. Я помню каждое мгновение нашей первой ночи с тобой, когда прижавшись, друг к другу, каждый из нас думал о своем. Почему, почему мне сказали неправду? Кто решил, что наш Фюрер — это самый великий человек, из живущих на этой земле? Глупости. Все ради чего стоит жить — легко умещается на половине моего одноместного ложа. Наш мир принадлежит ей, а не Фюреру. Он есть — только потому, что позволяет она.

Меня приговорили к расстрелу. К ссылке в прошлое. Мне не искупить своей вины, я это знаю, но мысль о том, мне все-таки позволено умереть за Фюрера согревает мою заблудшую душу.

«Если хочешь, я все отменю, — говоришь ты, — Никакой ссылки не будет, ты не умрешь. Ты — очень глупый. Почему я должна была забыть тебя? Скажи, хоть что-нибудь».

« Я люблю тебя, — говорю я ей, — все кончено. Мне больше незачем жить. Я — предатель».

Ты смотришь на меня глазами полными звезд. Глазами полными слез: « Ты до сих пор ничего не понял?» За мной приходят. Краткий инструктаж. Машина времени. Я стою посередине темной улицы, порыв ветра бросает мне в лицо пригоршню снега. Я знаю, что оборона не выстоит и что наша смерть — лишь вопрос времени. Но я поднимаю боевой дух своих солдат рассказом о том, что Фюрер гордится нами, и мы обязательно получим свое. Все мы получим по заслугам. Я в особенности. Город заполнен русскими. Солдаты матерятся и мародерствуют, война — есть война. Я стою у стены и жду, когда ко мне подойдут. Я знаю, как я умру. Меня расстреляет пьяная солдатня в феврале 44-ого.